– Сомневаюсь, что для тебя в принципе существуют эти поводы, Сойкин. – отступила на шаг, пока он несколько раз открыл-закрыл дверь, проверяя качество своей работы и только потом глянул на меня и подмигнул, расплывшись в извечной улыбке.

– Во! Наконец-то ты начинаешь видеть мои неоспоримые достоинства помимо того единственного, которое, смею надеяться, произвело на тебя неизгладимое впечатление. Что ты так смотришь? Я о том, что считаю тебя самой охрененной женщиной в мире, равных которой нет, а ты о чем подумала?

Это… ну какой-то уже перебор для меня сейчас. После всего, после этого разговора безумного, что и случиться не должен был, где Сойкин взял и вывернул мое привычное совсем другим боком, после нападения этого дебильного, он просто взял и стал собой – тем самым Сойкой, которому море по колено, любой день солнечный, и во всех и всем, похоже, способным рассмотреть хорошее и ткнуть в это объект его внимания даже принудительно.

– Как? Как?! Как ты умудряешься быть таким все время? – не выдержав, спросила впрямую. – Откуда силы на поддержание вот этого облика вечного оптимиста и своего рубахи-парня, а? У тебя ничего никогда не болит? Ничего не огорчает? Тебе не встречаются действительно хреновые люди? Не случаются неудачи?

Улыбка Миши погасла, и он посмотрел мне в лицо совершенно серьезно и с каким-то таким пугающим именно меня вниманием… как если бы ему реально, без всяких шуток важны и ответы на мои вопросы, и я сама.

– Вот уж фиг знает, Жень. Вопрос твой я, конечно, понимаю, но ответа не имею. Нет у меня никакого облика, так что какие уж усилия, а? – он пожал плечами, а я почувствовала себя… обезоруженный что ли. Я хочу на него злиться, но не выходит, хочу рассмотреть что-то под маской, но ни черта не вижу ее саму. – Болит и огорчает, и что, ныть начинать? А люди и неудачи… так я же по земле хожу, поэтому хватает, но с хера ли я должен позволять им загружать себя не по делу? Человек-говно попался – дел с ним не имею по возможности. Неудача приключается, делаю выводы и пытаюсь исправить или другое решение проблемы найти. Тебя это во мне раздражает?

Раздражает? По-честному, меня в нем хоть что-то когда-то раздражало? Нет. Он меня выводил из равновесия, лишал внутреннего покоя, возбуждал, вынуждал слушать себя и невольно отслеживать постоянно, даже бесил, как совсем недавно на кухне.

– Мне офигеть как хватило разговоров на сегодня, – потрясла я головой, разумом понимая – надо прекращать эту нашу болтологию, но язык временно не подчинялся его управлению. – Просто… Дело не в том, что меня раздражает в тебе. Я действительно не понимаю, как ты можешь быть таким. Ты же в какое помещение ни зайдешь – и народ там улыбаться, а то и ржать начинает. Такое чувство, что в тебе нет вообще темных пятен. Что все у тебя супер по жизни, трудностей не видишь, и ты уверен, что так и у всех быть должно. Ты какой-то транслятор позитива! Как это, блин, работает?

– Ну не утрируй уж, Жень, – Сойкин положил молоток и взялся за отвертку, начав ковыряться в замке. – Не хочу я сейчас рассуждать о том, почему у тебя создалось такое впечатление о моем воздействии на окружающих. Давай о трудностях. Я испытывал пипец какие затруднения с тем, чтобы привлечь к себе твое внимание достаточно долгое время. И я на полном серьезе не понимаю почему в твоей жизни не может стать все супер, даже учитывая все обстоятельства прошлого.

– Каким образом, Миша? Даже если, как ты говорил, в том, что произошло виновата не я одна, то что это меняет? Осознание собственной вины это не что-то, что можно поносить некоторое время, как проклятые вериги, а потом снять за ненадобностью, когда самому или окружающим покажется, что достаточно. Невозможно получить какую-нибудь гребаную справку об освобождении в связи с отбытием срока наказания от своей совести, понимаешь?

– И что, ты собираешься таскать это в себе до смерти? Я не предлагаю тебе взять отряхнуться и полностью переложить груз вины на чужие плечи, но ты обязана просто понять, что имеешь полное право на радость, нормальное общение, любовь в конце концов, – развернувшись ко мне, Сойкин указующе тыкал отверткой, словно, и правда, видел этот элементарный путь для меня, и я опять вскипела.

– Просто, да? – повысив голос, подалась я к нему. – Для кого это просто? Для тебя? Лично для меня ничего, что касается любви, не было просто, понятно? Единственное просто, что я вынесла из собственного жизненного опыта, что есть люди, которым эта самая любовь доступна по умолчанию, а есть те, кому ее вообще не положено.

– Фигня какая-то! – фыркнул Михаил, заводя меня еще сильнее. 8b194f

– Да неужели? Ты спрашивал куда девался Гарик? Так вот, он бросил меня через три дня после росписи. Пришел и сказал, что чувства ко мне были надуманными, жениться я его вынудила, а теперь он все осознал и вообще, не готов к такому негативу и давлению со стороны родителей. Я подалась прочь из города и осела в одной секте в глухом медвежьем углу. Там все говорили о любви к Богу, пастырю, ближним, братьям и сестрам. Но и там я не прижилась. Много вопросов задавала, и в итоге пастырь велел мне убираться, потому что нет во мне смирения, а значит, любви в их сердцах для такой, как я, нет. Меня посетила идея найти своих биологических родителей, ну а вдруг. Заработала денег, дала взятку, получила сведения о матери. Поехала к ней в Киргизию. Но знаешь что? У нее чуть удар не случился, когда узнала кто я. На колени упала и умоляла уехать и никому ничего не рассказывать. У нее там муж, четверо детей, она уважаемая женщина, а я – грязный секрет из прошлого. Провожая меня, плакала, от счастья, что согласилась свалить по-быстрому я. Зато рассказала, кто мой отец. И его я нашла. Серьезный человек сейчас, кстати, политик успешный и бизнесмен. Вот он мне с порога денег предложил. Много прямо. Но с условием, что это будут однократные щедрые откупные, и я подпишу документы с его адвокатом о неразглашении и отказе от любых притязаний на его наследство в будущем. У него тоже семья есть и двое детей. Любимых.

– Жень, даже если тебе десять раз подряд не повезло, и люди, которые должны были любить, не делали этого – нельзя закопать себя при жизни.

– А что мне делать? С дебильной улыбкой, распахнутыми настежь сердцем и душой ждать долбаного чуда? Что все равно однажды случиться в жизни сказка, придет принц под эту чертову дверь, встанет на колено и пообещает любовь отсюда и до неба?

– Хм… А наличие титула или голубых кровей является в твоей сказке обязательным условием? – потер Сойкин подбородок с хрустом чуть отросшей щетины. – Твоей настоящей улыбки я еще не видал, но могу поспорить, что она офигенна.

– Что? – опешила я, наблюдая, как он становится на одно колено.

– Я к тому, что просто Миха Сойкин, не принц, и указать точно объемы и промеры своего чувства к тебе не могу, но оно есть, Жень. – Сойка протянул мне руку, прося вложить в нее свою. – Ты мне нравишься просто пипец как, Воронова. Я хочу тебя постоянно, потому что ты самая охрененная женщина. Сначала я думал, что этим все и ограничивается, но теперь понял – ошибся. Я, жесть как, хочу иметь право говорить тебе это открыто. И узнать какой ты можешь стать с распахнутыми для меня сердцем и душой.

– Сойкин, ты рехнулся? – пробормотала, напряженно выискивая в его лице и обычно лукавых глазах хоть крошечный намек на то, что он прикалывается. Но не нашла.

– В принципе, если кратко резюмировать, то да. Давай встречаться на полном серьезе, Жень.

Глава 22

Сойка

– Ты ни черта не понимаешь во что пытаешься ввязаться, Сойкин.

– Из этого ничего не выйдет, кроме очередной катастрофы.

– Мы абсолютно разные люди, Миша, не может ничего срастись.

На каждый из доводов Женьки у меня был только один: не попробуем – не узнаем.

– Да встанешь ты уже наконец! – взорвалась она и таки схватила меня за упрямо протягиваемую руку и потянула на себя.

Я охотно вскочил и сграбастал ее в объятия, заграбастал основание косы и поцеловал, оборвав очередное какое-нибудь «не» и скрепляя нашу новую договоренность. Если и раньше целовать Воронову было охрененно сладко, то целовать Воронову-мою-девушку – вообще отвал башки.